Эпиграф: …Будущее казалось радужным, как судьба Помпеи. Скоро китайцы достроят свою стену, Колумб откроет Индию, Наполеон возьмёт Иркутск, вкладчикам АО МММ вернут деньги, а на Марсе будут яблони цвести.

Алиса Ваучер. History puzzle. Или параноидальный бред на историческую тему. 1995 год.

В этом году 5 мая поэту Евгению Ароновичу Долматовскому (1915–1994) и 30 января Василию Николаевичу Ажаеву (1915–1968) – исполнилось бы по 100 лет. Их объединяет не только возраст и совместная учёба в Литинституте, но и дружба, проверенная временем. А ещё, ведь мы находимся на сайте поклонников фантастики: и Ажаев, и Долматовский обладали способностью в своих произведениях выходить за пределы наполненной событиями реальности. Об этой их способности и поговорим. Начнём повествование со старшего (на три с небольшим месяца) из друзей-товарищей.

«КАРТИНА БУДУЩЕГО И СОЗИДАТЕЛЬНОЙ СТРАСТИ»

Первые шаги в литературе Василий Ажаев начал делать в 14 лет на занятиях в сценарной секции Московского института кинематографии. Шёл 1929 год. В 1934 году журнал «Смена» опубликовал его первый рассказ. В тот же год, будучи рабочим химического завода, Ажаев поступает в Вечерний литературный университет (с 1936 года – Литературный институт им. А.М. Горького). По словам его сокурсника по литуниверситету Евгения Долматовского: «...Ажаев брал усидчивостью – ложился в два часа ночи, вставал в семь утра, не подпускал к себе маленьких радостей, которые были для нас так дороги, – волейбола, вольного гуляния по городу, шумных дискуссий на неопределенные темы. Двадцатилетний Ажаев в 1935 году уехал на Дальний Восток. В институте он стал заочником…» (Из очерка Евг. Долматовского «Первооткрыватель БАМа»).

Расшифруем слова поэта, классика соцреализма «...в 1935 году уехал на Дальний Восток». На самом деле, в конце декабря 1934 года, незадолго до наступления Нового 1935 года, Василий Николаевич Ажаев был арестован и в марте 1935 года, с очередным этапом, доставлен в БАМлаг НКВД (организован в 1932 году для строительства Байкало-Амурской магистрали и прокладки вторых путей Транссиба). Осуждённый на четыре года по статье 58-10 за «контрреволюционную агитацию», двадцатилетний Василий Ажаев строил железную дорогу, сначала в качестве зэка, затем – вольнонаёмным работал в разных инженерных должностях на оборонных стройках: аэродром, нефтепровод, железная дорога Комсомольск – Советская гавань, на предприятии боеприпасов и снаряжения для армии, и... занимался литературным трудом, заочно учился и в 1944 году окончил Литературный институт имени А.М. Горького, а в 1946 году опубликовал первую редакцию романа «Далеко от Москвы».

Невероятно! Политзаключённый, отбыв срок, остаётся жить и работать в «границах зоны», там же (заочно) оканчивает Литинститут, пишет роман? Неужели это правда? Строками из письма, написанного в 1941 году своему другу Евгению Долматовскому, отвечает сам Василий Ажаев:

«Здравствуй! …В Комсомольске я сначала тосковал, а потом привык. Пусть будет мой очередной дом в Комсомольске. Здесь холодно, температура не поднимается выше сорока градусов. Ветер. Буран. Тепла не хватает, калории вылетают даже из каменного дома…

Начальник строительства Барабанов в первую же встречу пообещал мне создать условия для литературы и учёбы, но вслед за этим назначил начальником инспекции управления, и вся моя учёба вместе с литературой отодвинулась в сторону. Произошло то, что я предполагал: я вышел в центр исключительно интенсивной организационной и производственной деятельности, строительство наложило на мои узкие плечи тонны обязанностей, и ничего не осталось, кроме работы (днём, вечером, ночью). С моим начстройки работать захватывающе интересно, но трудно. Он спрашивает с меня больше всех и даёт самое трудное…

К сожалению, трудно тебе рассказать, что именно приходится делать, а то бы позавидовал, наверно! Это можно назвать организационным творчеством, то есть наиболее активно воздействующим на мир видом творчества. Самое крупное – это коренное изменение всей организационной системы стройки на очень интересных принципах (проект его и мой)...

В мозгу и записях всё время откладывается роман. Ему ещё время не приспело, и литературную форму он ещё обрести не может, но, в конце концов, это должно оформиться в эквивалент переживаемой мной активной и колоссально сложной жизни, к которому меня давно и жадно тянет».

Теперь передаю слово Томасу Лахусену, профессору истории (Университет Торонто, Канада), продюссеру, режиссеру, кинооператору и кинокритику. Он проводит нас до места, которого нет, в страну Утопия.

УТОПИИ: «ВТОРОЙ БАКУ» и «ДРУГОЕ» МЕСТО

Вторая глава книги Т. Лахусена (Lahusen Thomas. How Life Writes the Book. Ithaca: Cornell University Press, 1997).

Невозможно преувеличить всё богатство этого великого романа. Правда жизни таёжным ветром бьёт нас в лицо. Роман о том, как Советы дрались за победу в войне, как они борются, строя коммунизм! А их производственные отношения отражают не только борьбу старого и нового, борьбу, которая становится источником эпического вдохновения и выявляет искренность, честность, человеческое тепло их братства. «Далеко от Москвы» это книга, которую нужно читать. Это мощная книга, свежая и зрелая, книга – картина будущего и созидательной страсти!

Андрэ Кедрос (Andre Kedros), обзор книги В. Ажаева «Далеко от Москвы» (Loin de Moscou), журнал «Europe», № 62, 1951 г.

Говоря об Идеальном Острове, Государствах Луны или Южного Континента, утопия меньше рассказывает о самом Острове, или Луне, или затерянном континенте, чем рассуждает об общественном укладе, о формальных и материальных правилах, позволяющих излагать некоторые особые мысли.

Луи Марин (Louis Marin) «Утопии: Семантический план текстовых пространств» (Utopics: The Semiological Play of Textual Spaces), 1990 г.

Кажется, всё уже было сказано о «конце утопии» в её Советском варианте, прославленной в 1950-х годах и канонизированной Джорджем Оруэллом в его знаковой антиутопии «1984». Но стоит упоминания один парадокс: если имеется общее согласие по отношению к жанру антиутопии или дистопии в романе Оруэлла, то, что сказать о работах художников и литераторов, на которых «1984» возлагает прямую ответственность. Социалистический реализм обвиняют в «лакировании действительности», «лжи», считают «искусством чистой пропаганды», но, если опустить оценки литературного качества, соцреализм конца 1940 – начала 1950 годов, несомненно, содержит в себе утопические элементы. Об этом свидетельствуют даже заголовки работ некоторых соцреалистов: «Счастье», «Свет в Курди», «Свет на Земле», «Верховина наш свет», «Свет над полями», «Кавалер Золотой Звезды», «Новые горизонты», «Будущее», «Рассвет», «Рассвет великой стройки», «Незаходящее солнце», «Московские рассветы», «Далеко от Москвы». Ни одна из этих работ не числится в пантеоне утопического жанра, да и вряд ли будет включена туда когда-либо. Оценки французских коммунистов, таких как Андре Кедрос и других, не устояли перед разоблачениями XX съезда (1956 г.), впрочем, как и сами произведения литературы Сталинской платформы.

Как же соцреализм соотносится с утопией? Классическая утопия обращается к совершенному месту или обществу и стремится оперировать замкнутым пространством-временем. Утопическая мысль взывает к логичности, моделирует всеобщую гармонию идеального мира. Это «гибридное растение, рождённое из скрещения райской, потусторонней, иудейско-христианской религии с эллинскими мифами об идеальном городе на Земле». В мире социалистического реализма такая связь постоянно находится под угрозой влияния будущего (или прошлого) на настоящее, и наоборот. Совершенствование «положительного героя» в соцреализме является эволюционным, при этом – завтра или вчера – всегда функция настоящего. Это объясняет парадоксальную открытость Сталинской литературы, несмотря на её глобальный и обобщающий характер. Не является исключением и роман «Далеко от Москвы».

Временное пространство в романе настоящее и ближайшее будущее. Повествование начинается в Москве, где инженеры Алексей Ковшов и Беридзе готовятся к поездке.

«До последнего момента инженер Алексей Ковшов не верил, что он действительно уезжает на Восток, на далёкую окраину страны». Это открытое высказывание из первой главы «Прощай, Москва!» И в конце книги в главе под названием «В Москву» преображённый инженер/герой готовится вернуться в столицу: «Самолёт набирал высоту... Он почти физически чувствовал необъятность своей страны и всё, что происходило на её бесконечных просторах. Он испытывал такое чувство восторга, что не мог не запеть от незамутнённой радости. Никогда прежде он, Алексей Ковшов, так остро не осознавал своё место в жизни его великой Родины, в её титанической борьбе за будущее».

На пути к точке «далеко от Москвы» инженеры минуют Киров и Свердловск, которые в романе, лишь пункты, которые надо преодолеть, чтобы попасть «туда». После этих городов «реальная» привязка к местности исчезает. На карте местность «далеко от Москвы» невозможно найти; это буквально u-topos – «нет места». Возникает вопрос, не нарушает ли это разделение на вымысел и справочные данные один из основных принципов социалистического реализма: «правдивое, исторически конкретное отображение реальности»? Нет, потому что этот принцип не полон без хорошо известного дополнения: «в его революционном развитии». Является ли вымысел здесь подражательным продуктом этого развития? С одной стороны классический социалистический реализм утверждает, что «приветствует новое, беллетристику (как вымысел), поскольку они представляет в определенной степени концентрацию опыта автора в восприятии мира». Это понятие близко связано с концепциями обобщённого и типичного, или того, что появляется «в соответствии с фундаментальными особенностями социальных отношений». С другой стороны, социалистическая реалистичная беллетристика может также принять «искажённые, нелепые и тому подобные формы».

В советских изданиях романа «Далеко из Москвы» читателю не даётся никаких пояснений к вымышленной географии: легко догадаться, что на это имелись стратегические причины: чтобы не показывать реальное местоположение трубопровода. Но всякий раз, когда книга Ажаева готовилась к переводу, советский издатель старался объяснить её географию иностранным читателям. В предисловии английского издания, перевод для которого был выполнен в СССР, сказано: «Ажаев не даёт фактического географического местоположения строительной площадки. Ни реку Адун, ни остров Тайсин нельзя найти на карте. Имена строителей трубопровода также являются вымышленными. Однако, всё остальное в романе основано на фактах. Автор не наблюдал за своими героями со стороны, он жил среди них, он был одним из них».

В пределах советского мира, кроме проблем табу или секретности, такое объяснение было бы избыточным: представление пространства следовало тем же самым правилам, что и представление социалистического реалистичного времени. Определялось это постоянно меняющимся объектом: оценка фактов или реально увиденного зависело от текущего определения типичного и общего, тоже самое с искаженным, абсурдным.

Мало чем отличаясь «утопическая схема» Луи Марина в его «Утопии» и социалистическая реалистичная организация в пространственном отношении, бывшая «производящим продуктом», «функцией беллетристики», порождая «множество мест на пространстве одного проекта».

Один из способов для буквального восприятия множественных условий издания «Далеко из Москвы» состоит в том, чтобы рассмотреть установленный ссылочный объект романа. Этот репер не был ничем кроме официальной географии того времени, география, которая изменялась «в соответствии с фундаментальными особенностями социальных отношений», описанной в книге «Над картой Родины» Николая Михайлова ("Молодая гвардия",1947), ставшей одной из официальных географией. Она предоставляла собой для советского читателя исторический, политический, экономический, и социологический альманах Советского Союза. Книга была представлена на Сталинскую премию (III степень) в 1948 году.

Книга Михайлова богата иллюстрирована. На первой странице, например, мы видим картинку с человеком, широким жестом подвешивающим огромную карту на книжные полки, увенчанные гербовым щитом символизирующим размах Советского Союза. На карте – огромные буквы «СССР», уходящие «далеко от Москвы» – на восток. На обложке издания тот же размах пространства Советского Союза и даты «1917–1947». Когда книга Михайлова в 1949 году была переиздана, то «пересмотренное и дополненное» издание подверглось некоторым интересным изменениям. Верховное одобрение (Сталинская премия) оставило свой отпечаток: издание 1949 года намного роскошнее первого, со множеством цветных иллюстраций, одна из которых представляет ряд нефтяных вышек на берегу реки. В первом издании была лишь одна цветная вставка, репродукция картины А. Андреева «В.И. Ленин и И.В. Сталин обсуждают план ГОЭЛРО».

В издании 1949 года сама карта СССР стала цветной (красная на голубом фоне); с первого издания, где она занимала первую страницу, иллюстрация с Москвой по центру выросла до пределов страниц книги. Относительно текста, по крайней мере, тех страниц, что касаются нашей темы, издание 1949 года отправилось «далеко от Москвы». Глава в издании 1947 года под названием «Новые богатства земных недр» с энтузиазмом описывает создание «Второго Баку». То есть, район от Москвы на окраине, становящегося вторым центром Советской нефтяной промышленности, после столицы Азербайджана. «Нефть можно также найти на водоразделе Ока-Цна на востоке Москвы; ещё одно вероятное место – подземный хребет, что лежит между Москвой и Ленинградом... Бурение там начато. Возможно, мы накануне новых открытий – Москва может со временем стать центром нефтеносного района». Этот пассаж пропал в версии 1949 года. Бурение оказалось безуспешным? Ответ на вопрос возможен способом замещения, проекцией настоящего, то есть – реального на будущее: в первом издании остров Сахалин просто упомянут в ряду прочих мест, в издании 1949 года он становится Москвой-столицей в архипелаге «второго Баку». На самом деле – на Сахалине есть нефть. Так реально утопия переносится «далеко от Москвы» и обогащается классической Советской мечтой, о переделке природы и управлении климатом.

«...Когда великий писатель Чехов, в конце XIX века посетив Сахалин, столкнулся с ужасными картинами ссылки, что значительно омрачило его впечатления, он написал: «Климат и почва в верхней (т.е. северной) трети острова делает его совершенно неподходящим для заселения...» Но наступил новый век, следы ссылки исчезли, Сахалин стал землёй свободных советских граждан – отношение к природе изменилось. Остров больше не дикая недоступная местность: человек овладел ею. И на северном Сахалине появился большой город Оха, который живёт интенсивной культурной жизнью в местности, ранее заполненной людьми горестной судьбы. Тайга расчищена, почва осушена. В Охе растут даже овощи. Старожилы говорят, что с ростом города и развитием его окрестностей, снизилось количество туманных дней».

Тексты Михайлова на этой книге не заканчиваются: кроме двух изданий «Над картой Родины», мы обнаруживаем брошюру, опубликованную в 1946 году «Просторы и богатства нашей Родины». Текст из брошюры Михайлова встречается и позднее – в сборнике 1953 года изданном под названием «Наша великая Родина» (М., 1953). В 1964 году географическое пространство в работе Михайлова «Моя Россия» становится более национальным. В 1967 году увидела свет книга «По стопам исполина», где Михайлов даёт оценку пространственным результатам пятидесяти лет Советской власти: «от запада до востока», «от севера до юга»,«через пустыни, оазисы и горы Центральной Азии». В этих последних двух изданиях Сахалину ещё раз отданы собственные главы. Автор рассказывает не только о строительстве трубопровода между островом и континентом, но и говорит о том, что строительство это стало главной темой романа Ажаева.

Что касается лейтмотива «Второго Баку», некоторые пассажи из «Далеко от Москвы», это очевидно, вошли в текст Михайлова. Роман послужил моделью для географии?

«...В тот же день Дудин и Писарев, захватив с собой Батманова, Беридзе и Ковшова, вылетели на остров.

Под плоскостями самолета проносилась однообразная оголенная и застывшая тайга. Никаких признаков человеческой деятельности нельзя было заметить.

– В конце прошлого века один писатель, побывав здесь, с горечью высказал мнение, что северная часть острова Тайсина никогда не понадобится человеку. Дескать, бесполезный кусок планеты, – громко сказал Дудин, переводя взгляд на Батманова. – Я очень рад, что нам выпала честь опровергнуть это утверждение. Писатель и предполагать не мог, сколько тут чёрного золота.

Осенью среди этих зарослей, – он показал вниз рукой, – пролягут ваши трубы, и по ним побежит нефть. Хорошо, чёрт побери!

Тайга сразу оборвалась: приближались к северной оконечности острова. Пейзаж резко изменился: справа виднелось необозримое сероватое пространство залива, слева грядой встали сопки, поросшие хвойным лесом, а в середине по всему побережью, насколько хватал глаз, высились нефтяные вышки. Сверху вышки казались причудливым кружевным узором. В великом множестве они окружили раскинувшийся по берегу бухты город Кончелан.

– Баку дальневосточный! – удовлетворенно проговорил Дудин и кивнул на нефтяные вышки: – Этот лес по мне куда веселее тайги.

Дотемна приезжие ходили по нефтепромыслам и городу. Нефтью были наполнены огромные резервуары в порту и у предгорья. Нефтью сочилась черная земля. Нефть била из скважин. Запахом нефти был насыщен воздух. Дома, люди и даже их пища, казалось, были пропитаны ею».

Вот «объективные условия создания» романа Ажаева: будущее (утопия) и его обсуждение переписаны под влиянием настоящего; это действительная реальность, в свою очередь, следует правилу «революционного развития». Но что сказать об этом «новом веке», в котором «все следы каторги исчезли»? Большинство пионеров и организаторов нефтедобывающий промышленности на севере Сахалина, включая всё руководство «Сахалиннефтекомлекса» пали жертвами репрессий 1937/1938 годов.

«Адский» код Ажаева показывает нам также, что «туманные дни» не исчезли из настоящего. С одной стороны, его вымысел явно соответствует эпичности «Второго Баку»; с другой стороны, некоторые фрагменты относятся к другому миру, подземному, как у Гомера, про покорённые подземные нефтяные реками. Но теперь мир этот – «смутное, мрачное место, населённое тенями». Путь в Аид, царство мёртвых из «Одиссеи», «ведёт через край мира через Океан».

«...Строители знали: где-то в тридцати километрах по берегу справа – рыбокомбинат и посёлок, километрах в сорока – нивхское селение. Здесь же, где они пересекли пролив, не было никаких признаков жизни человека. Скалистый мыс Гибельный возвышался над плоским мёртвым берегом острова. Мрачное это название звучало предостережением и напоминало об участи горстки русских людей, погибших в прошлом веке на этом берегу в неравной схватке с природой. Гранитные скалы остались памятником их геройству».

География этого скрытого мира такая же сложная, как и у мира живых наверху. Что такое «отец Адун», река Ажаева «в аду»? Может быть это Стикс – река нерушимой клятвы, или Лета – река забвения? С чем соотносить эти несуществующие места?

Давайте снова прислушаемся к Луи Марину: «Утопические имена собственные содержат собственное отрицание. У-топия, Ан-идрас, А-демус и т.д. ...Отрицание не влияет на эталон имени, но влияет на само имя, которое обозначает «другой» эталон. ...Утопия это призрак места, где имена называют вещи неправильно или неточно; в них нет ничего собственного. Они обозначают «другое» из собственного. Это лишение права собственности в их назывательной функции, отсутствие возможности обозначать настоящее. Это метафора (модель) в рамках надлежащего; это разрушительная мощь, которую реализуют утопические имена. При своём выражении они создают другое место, реку, город, мудрецов, или значение. Это лишение права собственности и приговор в тот самый момент, когда язык должен взять власть».

Это «другое» место является окончательным пунктом назначения писателя в путешествии, которое уведёт его не из Москвы на реку Адун, а в противоположном направлении, куда он нацелен с таким чувством восторга, что мог бы запеть от радости, если перефразировать финал романа.

Как мы увидим позже, это была собственная и окончательная утопия Ажаева, его прибежище, его источник надежды. Но сначала вернёмся туда, откуда всё началось. И опять мы сталкиваемся с тем же влиянием беллетристики, с её утопической схемой, которая порождает множественность пространств и времён. То, что случилось прежде в «Далеко от Москвы», будет сформулировано в будущем: в романе Василия Ажаева «Вагон», изданном через двадцать лет после его смерти.

Перевод Анатолия Тачкова (Комсомольск-на-Амуре, июль 2012 г.)

Примечание: Опущены ссылки на страницы романа Ажаева «Далеко от Москвы», монографии Луи Марина «Утопии: Семантический план текстовых пространств» (Utopics: The Semiological Play of Textual Spaces. 1990) и книг Николая Михайлова.

Мне особенно уже и нечего добавить к словам уважаемого профессора. Разве напомнить, что роман «Далеко от Москвы», первый вариант которого был опубликован в журнале «Дальний Восток» (1946–1947 гг.), перед новой публикацией в журнале «Новый мир» был полностью переписан автором под чутким руководством маститых литераторов. Для чего Ажаев был вызван в Москву. Видимо, мне никогда не узнать кем и по каким соображениям была рекомендована или вписана в третью главу романа «Далеко от Москвы» вот эта фраза: «...Инженер быстро набрал большой букет невиданных им цветов, очень красивых, но без запаха, и стал выбираться к дороге. Ему попались заросли сухих невзрачных кустиков. Алексей остановился и смотрел на них с жалеющей улыбкой – он уже знал, что это и есть рододендрон, о котором, по книгам Жюль Верна, с детства создалось представление как о сказочно прекрасном растении». В пору обращаться в Королевское садоводческое общество в Лондоне, чтобы узнать подробнее о вкладе французского фантаста в изучение и пропаганду этого рода растений семейства Вересковые.

В.Н. Ажаев за роман «Далеко от Москвы» был удостоен Государственной премии СССР в 1949 году. Роман экранизирован (1950) (кстати, в фильме звучит песня на слова Евг. Долматовского), композитором Иваном Ивановичем Дзержинским написана опера (1954). Книгу я читал, фильм смотрел, осталось ознакомиться хотя бы с либретто оперы, которое написал старший брат композитора – Леонид Иванович Дзержинский. К сожалению, об этой музыкальной трансформации романа мало что известно.

АМУР – БЕРЕГ БАГРОВЫХ ТУЧ, САХАЛИН – «УРАНОВАЯ ГОЛКОНДА»

Поговорим об одном эффекте от романа «Далеко от Москвы». Назовите его как хотите: неожиданным (случайным, косвенным, побочным, неприметным, неосязаемым, неощутимым...), но всё же... повлиявшем на рождение повести... «Страна багровых туч» Стругацких.

В качестве доказательств, процитирую «Комментарии к пройденному» Бориса Натановича («Если», 1998, № 11–12), значительно сократив и выделив слова, относящиеся к теме сегодняшнего разговора:

«...В соответствии со сложившейся уже легендой АБС придумали и начали писать «Страну багровых туч» на спор – поспорили в начале 1955 (или в конце 1954) на бутылку шампузы с Ленкой, женой АН, а поспорив, тут же сели, всё придумали и принялись писать. На самом деле «Страна...» задумана была давно. Идея повести о трагической экспедиции на беспощадную планету Венеру возникла у АН, видимо, во второй половине 1951 года. Я смутно помню наши разговоры на эту тему и совершенно не способен установить сколь-нибудь точную дату».

...Отрывок из письма АН от 5.03.53:

«...Конечно, теоретически можно представить себе этакий научно-фантастический вариант «Далеко от Москвы», где вместо начальника строительства будет военно-административный диктатор Советских районов Венеры, вместо Адуна – Берег Багровых Туч, вместо Тайсина – нефтеносного острова – «Урановая Голконда», вместо нефтепровода – что-нибудь, добывающее уран и отправляющее его на Землю... Четыре раза пытался я начать такую книгу, написал уже целых полторы главы... И каждый раз спотыкался и в отчаянии бросал перо. Дело не в том, что я не могу себе представить людей в таких условиях, их быт, нравы, выпивки, мелкие ссоры и большие радости – слава богу, хоть в этом ты не ошибся, мне просто было бы достаточно описать людей, окружающих меня сейчас. Дело гораздо глубже и проще – я совершенно не подготовлен технически, не имею ни малейшего представления о возможных формах производства или там добычи урана, о возможных организационных формах не только такого фантастического, но даже и обычного предприятия... Согласись, ну какой тут к черту реализм, когда ничего мало-мальски реального я не могу поставить в основу повести? Поэтому я сузил задачу и написал просто рассказ о гибели одной из первых экспедиций на неведомую планету – Венеры я бегу, ибо там из-за твоих песков и безводья не развернешься...»

Ни одного письма, датированного 1954-м годом, не сохранилось. Существует письмо БН без даты, относящееся, видимо, к весне 1955 года. Судя по этому письму, работа, причём СОВМЕСТНАЯ, над «СБТ» идёт уже полным ходом – во всяком случае, составляются подробные планы и обсуждаются различные сюжетные ходы. В апреле 1955-го АН ещё в Хабаровске, ждёт не дождётся увольнения из армии... Но уже в своем июльском, 1956 года, письме БН рецензирует первую часть «СБТ», вчерне законченную АН, и излагает разнообразные соображения по этому поводу. В постскриптуме он обещает: «Начну теперь писать, как бешеный, – ты меня вдохновил».

«...Таким образом историческое пари было заключено, скорее всего, летом или осенью 1954 года».

Вот так вот! А если бы Аркадий Натанович был, так сказать, «подготовлен технически» и «имел бы представления о возможных формах производства или добычи урана»? Имели бы мы тогда не «Страну багровых туч», а какую-нибудь «Венеру-2 дальневосточную»...

Ссылка на источник: https://fantlab.ru/edition24621

ИЗ ГОРОДА ЮНОСТИ К «МЕЧТЕ НАВСТРЕЧУ»

С Венеры вернёмся на Землю и познакомимся с одним из первых советских астронавтов, готовящихся к полёту на Луну. Потом, прихватив саженцы яблонь, отправимся на Марс; далее нас с вами ждут на планете Центурия... Нашим проводником в этом путешествии будет Евгений Аронович Долматовский.

Итак, мы пока на земле – в городе Комсомольске-на-Амуре, перебираем переписку поэта и краеведа Алексея Фёдоровича Краснова с поэтом Евгением Ароновичем Долматовским.

Евг. Долматовский – А. Ф. Краснову. 3 февраля 1967 года.

«Уважаемый Алексей Федорович! Я не знаю, какие мои стихи о Комсомольске были напечатаны в «Огоньке» до войны; если Вам точно известно, буду благодарен Вам за сообщение. Мой довоенный архив в основном погиб. Но у меня о Комсомольске было довольно много стихотворений в книге «Дальневосточные стихи» (1939). Было ещё изданьице библиотечки «Огонёк». Если в Комсомольске в какой-нибудь библиотеке обнаружить этих доисторических произведений не удастся, напишите мне, я постараюсь найти экземпляр книги, хотя это и нелегко теперь. В некоторых моих послевоенных однотомниках и в книге «Слово о завтрашнем дне» печаталось стихотворение 1949 года «Воспоминание о Комсомольске». Насчёт фотографии с автографом. Мне не кажется, что я имею право посылать такое фото в ваш музей, поскольку я 1937–1938 годы – мои дальневосточные годы – провёл во Владивостоке, Хабаровске и только бывал в Комсомольске. Для восхождения на музейную сцену этого недостаточно, и прислать фото с автографом у меня не хватит нахальства... С уважением Евг. Долматовский»

Получив от Долматовского отказ, А.Ф. Краснов сначала обиделся, но позднее, узнав, что скрывалось за фразой «только бывал в Комсомольске», понял и простил известного поэта. «Долматовский приезжал в Комсомольск, чтобы отыскать и встретиться со своим другом – Василием Ажаевым. – Отметит в своих краеведческих заметках А.Ф. Краснов. – Он был единственным, кто не «забыл» товарища по Литинституту, не испугался встречи с ним. А ведь ему, сыну лишенца, – отец Евгения был арестован и, как позднее выяснилось, расстрелян; такие встречи с «контрреволюционером» могли ещё как аукнуться... После ареста отца Долматовский уехал в долгую командировку на Дальний Восток, написал книгу стихов о пограничниках, о лётчиках и тигроловах; побывал на Командорских островах, в глухом стойбище Урми и, недолго, в Комсомольске».

Продолжая свои изыскания в поэтической истории города, Краснов однажды наткнулся на одно из ранних стихотворений Евг. Долматовского и отправил его автору.

«Уважаемый Алексей Федорович! Спасибо вам за стихотворение «Письмо в Комсомольск». Представьте, у меня даже не было этого текста. Хотя, начав читать, я сразу вспомнил про одного парикмахера на 250 бород и нашел эту строку на обороте страницы. Все-таки более 30-ти лет назад написано. Это я писал, если память меня не обманывает, Саше Урусову, метростроевцу, поехавшему на ДВК. Писал ещё до своей поездки в те же края.

С добрыми пожеланиями! Евг. Долматовский. 13 сентября 1969 года».

Извиняюсь, что несколько затянул вступления к этой части своего рассказа, но мне нужно было познакомить вас с метростроевцем, добровольцем приехавшим строить Комсомольск-на-Амуре.

Известность Евгению Долматовскому принесли песни, написанные на его стихи. О двух из них, к удовольствию любителей фантастики, чуть ниже, но прежде поговорим о его романе в стихах «Добровольцы» о строителях первого метрополитена Москвы и их судьбах. Написание романа в стихах датировано автором 1952–1955 годом, то есть (!) ещё в докосмическую эру!

Открываем страницу книги «Добровольцы» (М., "Молодая гвардия", 1970), где начинается глава сорок вторая «Перед полётом на Луну», читаем (выбраны строки только о лётчике Уфимцеве):

Закадровый текст из кинофильма «Мечте навстречу»: «...И преодолев неизмеримые космические дали, земная песня долетела до планеты Центурия. И произошло самое великое и прекрасное во всей Вселенной: люди одной планеты услышали голос другой». Это, между прочим, сказано о песне на стихи Евг. Долматовского «На Марсе будут яблони цвести». Выходит, центурянам (или центурианам) тоже понравилась.

В фильме, снятому по сценарию Олеся Бердника, Ивана Бондина и Михаила Карюкова, звучит ещё одна песня на стихи Евг. Долматовского – «Я – Земля».

Маленькое, совсем пустяшное добавление: Евгений Долматовский в 1930-е годы ведал отделом литературы в «Пионерской правде». Вспоминал об этом с гордостью: «...Мне выпала честь отправлять в набор будущую классику – повести «Золотой ключик» и «Гиперболоид инженера Гарина», «Старик Хоттабыч» и «Чук и Гек», печатавшиеся у нас с продолжением».

Самопроизвольно сложилось в этом материале что-то вроде традиции. Завершая разговор о каком-либо авторе, мы непременно упоминали о премиях. Вот и Евгений Долматовский получил Сталинскую премию III степени за сборник стихов «Слово о завтрашнем дне». «Обмывал» её с коллегами непременно в ресторане «Нарва». А если у него интересовались: «Почему не в ЦДЛ?». Показывал на надпись под вывеской "Нарвы": «Ресторан третьего разряда».

Жил и творил Долматовский так, будто руководствовался девизом героев романа «Далеко от Москвы»: «Не успокаивайтесь, не остывайте, не старейте душой. Не соблазняйтесь легко доступными мелкими радостями в жизни за счёт менее доступных больших радостей. Есть в жизни ближняя и есть дальняя перспектива. Никогда не довольствуйтесь ближней».

Уходил из жизни Евгений Аронович Долматовский в «лихие» девяностые. О комсомольцах-добровольцах уже отзывались нелестно... Страны Советов на планете Земля не стало...

Прочтите думы Поэта об этом: